Смех - вестник нового мира
Журнал «Человек», №6, 1999
Смех, как и любая исследовательская проблема, требует серьезного подхода. Это подтверждает и публикуемая беседа Татьяны Миловой с Леонидом Владимировичем Карасевым, старшим научным сотрудником Института высших гуманитарных исследований. Он занимается исследованием феноменологии смеха (см. его любопытнейшую работу "Смех и зло"). В "Опыте неcмеяния" он обращает внимание на то, что человек никогда не смеется во сне, а если это и делает, то тут же просыпается.
 |
«– Кто это найдет, восхвали аллаха за его милость! Кто понюхает порошок из этой коробочки и произнесет при этом слово "мутабор", тот превратится в любое животное и будет понимать язык животных. А если он пожелает вернуть себе человеческий облик, пусть трижды поклонится на восток и произнесет это же слово! Но бойся рассмеяться, когда превратишься в животное! Волшебное слово выскочит у тебя из памяти, и ты так и останешься животным». Вильгельм Гауф, «Калиф-аист» |
Л.К. - Пишущий о смехе должен приготовиться к любым неожиданностям. В лучшем случае - к плагиату: недавно в одном из сборников, составленных по докладам на бахтинской конференции я нашел почти дословное воспроизведение фрагментов своей “Философии смеха”. Причем самое смешное в том, что эти фрагменты, в свою очередь, приписывались Бахтину: такое, согласитесь, редко бывает.
Т.М. - Сбывается история, придуманная Умберто Эко, - на это Вы намекаете? Не исключено, что вторая часть “Поэтики” Аристотеля, посвященная комедии, действительно существовала?
Л.К. - Скорее, существует наша извечная надежда на то, что загадка смеха разрешима и однажды уже была кем-то разрешена. С другой стороны, никакая по-настоящему важная мысль не утрачивается бесследно в культурной традиции; так или иначе, до нас дошли бы ее отголоски в пересказах, афоризмах, в критике, наконец. Что касается сути дела, то выходит, что все известные нам теории смеха - Гоббса, Канта, Гегеля, Бергсона, Бахтина - восходят к аристотелевой формулировке из первой части “Поэтики”: смешное обнаруживает некоторую меру зла, не причиняющую страдание и не пагубную. Впрочем, загадка от этого не исчезает: почему нашей реакцией на зло - пусть на зло адаптированное, умеренное - оказывается не гнев, не скорбь, не осуждение, а именно смех?
В том-то и парадокс: смех - единственное из наших душевных движений, которое во многом противоречит причине его породившей. Несмотря на свою неожиданность и непредсказуемость, смех - это своего рода зеркало, в котором отражаются и преображаются все наши эмоции, как бы удваивая “пространство души”. Отсюда и многообразие оттенков смеха, которое не поддается исчерпывающему перечислению (а пытались это делать). Смех плюс гордость и смех плюс гнев дают нам новую гордость и новый гнев. Их необычность уже в том, что они имеют другой “градус” существования, они бескорыстны и не переходят в дело, хотя потенциально обладают не меньшей силой, чем “исходные” чувства.
Т.М. - В такой интерпретации смех сродни искусству, еще одному способу отражения: здесь то же удвоение мира, та же самоценность и неприложимость к реальности… Да и то, что Бергсон назвал кратковременной “анестезией сердца”, необходимой для восприятия смешного, вполне сравнимо с так называемой “эстетической дистанцией”. Смех оказывается такой же “роскошью”, как и вся человеческая культура, и нам, похоже, пришлось долго “учиться” для того, чтобы впервые рассмеяться…
Л.К. - Нет смысла говорить о какой-то реальной хронологии, как говорится, “не знаю, не видел”. С философской же точки зрения, человеческие эмоции, слово, мысль, искусство, быть может, вера, - все сплетено в единый узел; это один “раскат грома” по Бонхефферу. Собственно, именно эта целокупность и образует понятие “человек”. Вот такой человек, понятый, увиденный как родовое существо, на протяжении своей истории уже не менялся; будучи изъят при рождении из своей конкретной эпохи, он легко смог бы прижиться в любой другой.
Т.М. - И его эмоции выражались бы одинаково во всякой культуре?
Л.К. - В основном, да. Вот, кстати, и еще один парадокс: откуда берется улыбка на лице новорожденного младенца - беспричинная, бессознательная, когда еще и речи нет ни о каком целенаправленном сопротивлении злу. Да и понятия-то о зле еще нет. Так обнаруживается вторая ипостась смеха, - его способность выражать чисто телесную радость бытия. Эта улыбка на лице существа, еще целиком принадлежащего миру природы - аванс от мира человеческой культуры. Многие века варварского хохота должны были пройти, прежде чем младенец унаследовал способность улыбаться, еще не понимая смысла того, что он делает. С возрастом “смех ума” теснит первостихию телесной радости с тем, чтобы позднее разрешиться в улыбке мудрости: в той улыбке, которую мы можем увидеть на лицах античных куросов или Будды.
Т.М. - Но тогда размывается и двойственность смеха: “смех плоти” перетекает в “смех ума”, витальная радость несет в себе остроумие предыдущих поколений… Смех оказывается “человеческим, слишком человеческим”, отрекаясь от биологических корней.
Л.К. - А вы полагаете, животные смеются? В свое время я увлекался натуралистической концепцией смеха: наблюдения над приматами обнаруживают у них богатую гамму мимики и развернутую систему “ритуальных приветствий”, превращенной формой которых и мог впоследствии явиться смех. Увы, ближайшим его источником - из всего набора животных эмоций - оказывается агрессивность; именно она, согласно гипотезе Лоренца, ответственная за наши первичные контакты. Даже улыбка, которую можно назвать “венцом” смеховой эволюции, несет на себе след агрессивности; ведь, улыбаясь, мы приподнимаем уголки губ так, что становятся видны верхние резцы…
Т.М. - Оскаливаем клыки… Обидно. Ну, а если забыть об обезьяньем прошлом, как быть с теперешними физиологическими видами смеха - истерическим и от щекотки? Теоретики комического или обходят их молчанием или упоминают, по-настоящему не объясняя, как В. Пропп в книге “Проблемы комизма и смеха”. Вот Вам “смех плоти” в чистом виде…
Л.К. - Не могу с этим согласиться. Эти явления действительно вне эстетики, но не вне психики. Подозреваю, что смех от щекотки - одна из форм смеха истерического, а он, в свою очередь, рождается из того же источника, что и смех “нормальный”. Просто здесь гораздо больше энергетики. Человек, раздираемый противоречивыми чувствами или намерениями, буквально взрывается смехом...
Т.М. - Чтобы мозг не разорвало безумием. Природа напоминает о себе хотя бы тем, что превращает смех в свой защитный механизм. “Научи меня смеяться, спаси мою душу”, по английской пословице…
Л.К. - И душу, и тело. Наивно было бы недооценивать нашу биологическую зависимость, но еще более неверно - отрицать приоритетную роль психики. В медицине давно сформировалось понятие “психосоматических болезней” - целый класс органических заболеваний, таких как астма, язва желудка, колит и пр. оказывается результатом душевных расстройств, не всегда подлежащих ведению психиатрии. Эмоциональный голод, неумение давать выход своим чувствам, в том числе и негативным, - из числа таких предпосылок. Что касается положительного спектра, то “смехотерапия” давно уже практикуется в западных клиниках. Параллельно накапливается статистика, и на одном из ежегодных конгрессов Международного общества по изучению смеха (Бирмингем) приводились данные по раковым заболеваниям; у больных, которых регулярно смешат - устраивают выступления юмористов и клоунов, а то и шуточные соревнования между самими пациентами, - выше процент излечения, лучше медицинские показатели по сравнению с контрольной группой, не говоря уже об общем психологическом настрое. Не случайно, следующую конференцию намереваются провести прямо в онкологическом центре в норвежском городе Бергене.
Т.М. - Согласно известной шутке - “Пять минут смеха заменяют двести грамм сметаны”. А если серьезно, мне всегда казалось, что смех действует скорее наркотически и с тем же двойственным эффектом, - разве что привыкания не происходит. Смех действительно переживается как “икота разума”. Вы идете еще дальше, характеризуя смех, как “временное помешательство”, когда некая сила извне входит в нас, лишая способности и думать и действовать. Наверное, и “брутальный” смех, смех воина перед лицом опасности, о котором Вы пишете в своей книге, может “опьянить” и привести к недооценке угрозы…
Л.К. - Существует теория П. Симонова о гиперкомпенсаторной функции эмоций. При встрече с любым новым явлением - а опасность, безусловно, относится к числу таковых, - чувства как бы опережают разум, искажают в ту или иную сторону рациональную оценку происходящего. В пределе - просто погружают в оцепенение, в шок. На биохимическом уровне эксперименты подтверждают, что при смехе человеческий мозг вырабатывает эндорфины, сходные с теми, что образуются при наркотическом эффекте. Вопрос уже ставится шире - исследуются и фиксируются химические реакции, возникающие у человека в тот момент, когда он испытывает эстетическое удовольствие...
Т.М. - Похоже, что когда установят соответствие между смехом и его химизмом, придет конец человеческой свободе. Не случайно, пока эстетика и биология, каждая со своей стороны, роют этот подкоп, социология рассматривает смех как средство управления обществом, поддержания в нем стабильности: сопротивление идеологии чужих социальных групп и контроль “моральной устойчивости” среди членов своей… Комический эффект может планироваться - к счастью, пока все это делается кустарным способом. Используется и заразительность смеха; она уже поставлена на поток: достаточно вспомнить закадровые взрывы хохота в комических сериалах. И это срабатывает… Вас не пугает такая программируемость человеческих эмоций?
Л.К. - В сущности, это вопрос о вере - есть в человеке искра Божья, или вся его душевная жизнь сводится к сумме химических реакций. Я предпочитаю первое. И, возможно, только вера, только ощущение вертикальной связи, существующей между человеком и Небом, может противостоять автоматизации жизни, ее горизонтальному измерению. Если деградирует культура смеха, то деградирует и культура стыда. Я убежден, что подлинной антитезой смеха является стыд, а не слезы. Плач - одномерен и одномирен, в нем нет той двойственности интеллектуального и телесного, которую мы наблюдаем в смехе. В этом смысле смех и плач - вещи не противоположные друг другу, а всего лишь различные. Противоположности, как известно, сходятся - в данном случае, сходятся в своем истоке, в генезисе. Чувственный, плотский смех, радость взволнованно-смущенного тела - достояние ранней юности. Позже “смех ума” и этический стыд, уже разойдясь, отделившись друг от друга, займут крайние “пространственные” точки. Смех - обращается вовне человека, стыд, напротив, идет внутръ, вглубь души. Высшая победа человека - это смех над собой и стыд за другого. Зеркало души становится двусторонним.
Т.М. - Значит ли это, что “зеркалом”, разделяющим и формирующим два этих мира, является нравственный закон, согласно которому смех возникает лишь в соотнесении с морально должным, как утверждает Пропп?
Л.К. - С той оговоркой, что это пространство “должного” выходит за рамки отдельных религиозных ориентаций. Стыд столь же определяет человека как родовое существо, сколь и смех. Это такое же “условие” человечности человека. Смеховая культура Древней Руси сдерживала “позором” экспансию разгульного хохота. Ведь “позор” это одновременно и то, что постыдно, и то, что предназначено для разглядывания. Лобное (место) и улыбка - слова однокоренные… Это есть и в русской классической литературе - особенно у Достоевского, Сологуба.
Т.М. - Не сказала бы, что они были такими уж ортодоксальными христианами… Как правило, особенно в пору Средневековья, христианская мысль сосредоточивалась на стыде, а смех отписывала по ведомству зла…
Л.К. - Да, и смех в таком понимании становился “демоническим”, хохот - “адским”, улыбка - “бесовской”… Достоевский наделил такой улыбкой беса-Верховенского. Христианство, возникнув как антитеза язычеству (я говорю о его интерпретаторах), поначалу действовало достаточно прямолинейно. Все что считалось благом прежде - земное, плотское, сделалось греховным. А символом подлинной духовности стали страдание и слезы. Телесная радость и смех указывали на весь набор земных наслаждений и должны были быть отвергнуты как уступка дьяволу. А вместе со “смехом тела” под подозрение попал и “смех ума”. Это уже потом появились слова об умеренном смехе, о его допустимости. Появился Франциск Ассизский и вся линия францисканского отношения к смеху…
Однако с “основным” противоречием трудно было что-то сделать. В большинстве своих проявлений смех действительно выступал как знак зачатия, плодородия, рождения. Это сказалось и в символике человеческого тела: рот стал восприниматься как греховная точка лица. Рот, особенно рот открытый, смеющийся, с колотящимся в нем языком, соединяет в себе признаки “срама” мужского и женского одновременно. Смех вообще в чем-то похож на соитие - тот же взрывной характер, тот же ритмический рисунок, та же разрядка в финале…
Т.М. - Но в таком случае, смеющийся человек - символически - оказывается двуполым. Уж не эхо ли это того изначального, а возможно, и грядущего андрогина, о котором мечтал другой неортодоксальный христианин Бердяев?
Л.К. - Право, не знаю… Мне хочется думать, что
смех - это знак будущего. Слишком уж он несоразмерен с обычными душевными
движениями. Он дан нам как бы “про запас”. Смех - вестник нового мира,
нового человека, но не того, о ком говорил отвергавший стыд ницшевский
Заратустра. Союз смеха и стыда заключен против нашей ограниченности и
приземленности. Человек больше своего тела, и он нуждается в том, чтобы ему
об этом напоминали. Собственно, смех и стыд этим только и занимаются…
СМЕХ (из словаря Даля) м. хохот, невольное, гласное проявление в человеке чувства веселости, потехи, взрыв веселого расположения духа; но есть и смех осмеяния, смех презрения, злобы и пр. У него смех весьма простодушный. Смех есть среднее выражение между улыбки и хохота. Смех злостный, злорадный, сардонический. Смех задушевный. Что за смех подняли? Это на смех, в смех сделано, сказано, в шутку, или в посмешище, чтоб досадить. Смех смехом, дело делом. Ну смех, да и только, курам на смех! Смехом веку не проживешь. И смеху не рад. Последний смех лучше первого, конец дела. Со смеху покатиться, лопнуть, смехом бока надсадить. Смеху подобно, не похоже на дело. Мал смех, да велик грех. Где грех, там и смех. Грех не смех. Грехи не смешки. Навели на грех, да и покинули на смех. И смех, и горе. И смех, и грех. Тут не до смеху (не до смешков). В чем живет смех, в том и грех. Грех - не смех, когда придет смерть. Иной смех плачем отзывается. Вам смех, а нам и полсмеха нет. Много смеху, да не мало и греха. Сколько смеху, столько греха. Смех до плача доводит. И смех наводит на грех. Посильна (под силу) беда со смехами, а не в мочь (не под силу) беда со слезами. Людям тын да помеха, а ему смех да потеха. Все со смеху покатились. Со смеху не лопнуть стать, смех смехом, а шутка на (в) сторону. Смехом сыт не будешь. Смех - волынка: надул, поиграл, да и кинул. Век на смеху живет. Век посмеешься, словно проживешь. Жена умирает, а муж со смеху помирает. Из дурака (дуры) и плач смехом прет. Чужому смеху хорошо смеяться, посмейся-ка своему. Смех тридцать лет у ворот стоит, а свое возьмет. Чужой смех (насмешка наша) семь лета у ворот стоить (выждет своей очереди). Смех завистников не худое дело. Смешки м. мн. смехи, веселая беседа, хохот. Он смешками отделывается, шуточками. Ино смешки ряд делу. Играть в смешки, глядя молча друг другу в глаза, стараться рассмешить. Смешки смешками, а дело делом. Хороши смешки, да каковы-то будут посмешки! | Сиб. смешки на щеках, ямки при улыбке, умилки. Смеховое дело, пустое, не стоящее внимания, как бы шуточное. Смешноело, забавное, потешное, возбуждающее смех; служащее посмешищем, достойное посмеяния. Смешен ты, со своими несбыточными затеями. Смешно же в ее лета молодиться. Смешным-смешнехонько; смешнешенек он, потешен, забавен, или служит посмеянием. Смешненько мужчине казотиться и красоваться. Не то смешно, что жена мужа бьет, а то смешно, что муж плачет! Не то смешно, что бьет про что, а то смешно, что сам плачет. Тебе смешно, а мне до сердца дошло (а ему тошно). И то смешно, что в животе тощо. Что грешно, то и смешно (потешно). Не то смешно, что на двор взошло, а то смешно, что со двора нейдет! То ж смешно, да на тож пошло (здесь смешно сущ., вм. смех). Говорить смешно, утаить грешно. Смешить кого, заставить смеяться, возбудить смех. Он всех смешит, морить со смеху своими рассказами. Она людей смешит своими нарядами. Бога не гневи, а черта не смеши. Насмешил ты меня. Посмешил нас вчера шутник, просмешил весь вечер. Он всякого рассмешит. Смешение ср. смешка ж. действ. по глаг. Смешливая барыня, охочая смеяться; -вость ж. свойство это. Кто смешлив, тот и слезлив. Смешник, -ница, смехотник, -ница новг. забавник, шутник, балагур, весельчак. | Пересмешник, насмешник, зубоскал, ощеул. Смеяться, смеиваться, хохотать, изъявлять чувства свои смехом. Один улыбается, другой смеется, третий в голос хохочет. О чем смеешься, чего, что смеешься? | Смеяться над чем, издеваться, осмеивать, насмехаться; шутить, трунить, изгаляться, зубоскалить, выставлять насмех. | Смеяться чему, не уважать, небречь, презирать, ставить ни во что, не бояться, не исполнять, ругаться над чем, кощунствовать. Мы смеялись до упаду! Не смейся горох, не лучше бобов! Смеюсь я всем наказам вашим. Он смеется твоим угрозам. Смеяться, не ум являть, а белы зубы казать. Не смейся, вода: сама молода. Не смейся, братец, чужой сестрице: своя в девицах! Не смейся чужой беде, своя на гряде. Кто в субботу смеется, в воскресенье плакать будет. Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу. Не любо, не смейся. Станут смеяться, и мы посмеемся. Над кем п осмеешься, тот над тобою поплачет. Хорошо смеяться на сухом берегу. Досмеялись до слез. Чего ты засмеялся! Насмеялся он мне. Осмеять смешное. Отсмеяться от чего. Чему посмеешься, тому поработаешь. Подсмеиваться над чем. Пересмеять всех. Просмеялись весь вечер. Хоть бы рассмеялась! Смеяние, действ. или сост. по глаг. Несмеяна царевна, сказочное, неулыба, которую нельзя ничем рассмешить. Смехотвор, -рко, -рец м. -рица ж. смешник, шутник. Смехосовие, шутливый разговор. Смехотворная Искра, промышляющая смехотворством; она старательно смехотворничает. Смехота, все забавное, потешное или смешное, смешки. Смехота с ним, да и только! Смехотное дело, забавное, смешное.
Смех (из этимологического словаря М. Фасмера)
Ближайшая этимология: род. п. -а, укр. смiх, род. п. -у, др.-русск., ст.-слав. смѣхъ gљlwj (Супр.), болг. смях, сербохорв. смиjех, род. смиjеха, словен. sme·h, чеш. smich, слвц. smiech, польск. smiech, в.-луж., н.-луж. smech. Др. ступень чередования гласного: др.-русск. насмисати ся "насмехаться". Подробно см. смеюсь. Из и.-е. *smoisos; см. Педерсен, IF 5, 41; Гуйер, LF 55, 360.
Смеюсь
Ближайшая этимология: смеяться, смех, укр. смiятися, смiюся, др.-русск. смияти ся, смѣю ся, ст.-слав. смиrти (Супр.), болг. смея се, сербохорв. экавск. сме°jати се, сме°jем се, екавск. смu°jем се, сми°jати се, словен. sme·jati sе, sme·jem sе, др.-чеш. smieti sе, smeji sе, чеш. smati sе, слвц. smiаt' sа, польск. smiac sie, smieje sie, в.-луж. smjec sо, н.-луж. smjas sе. Др. ступень чередования гласного: др.-русск., цслав. насмисати ся "насмехаться", оусмихнɤти ся (Мi. ЕW 311).
Дальнейшая этимология: Праслав. smijati se, smejo se, smeхъ родственно лтш. smie^t, smeju, sme^ju "смеяться, шутить, поднимать на смех", smaidi^t "улыбаться", smi^dina^t "вызывать улыбку, смешить", smi~ne^t "улыбаться", др.-инд. smayat, позднее также smayati "улыбается", smras "улыбающийся", smitas -- то же, гомер. filo-mmeidj "охотно улыбающийся", греч. meidЈw, meidiЈw "улыбаюсь", ср.-англ. smilen "улыбаться", англ. smilе "смеяться", тохар. А smimѓm· "улыбающийся", лат. m–rus "чудесный"; см. Траутман, ВSW 270 и сл.; М.--Э. 3, 968, 967; Гуйер, LF 55, 360; Уленбек, Aind. Wb. 352; РВВ 26, 570; Мейе--Вайан 29, 140; Педерсен, IF 5, 41; Торп 529.
| |
|
