Поэтика букв (литература Европы)

ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА. В скандинавском эпосе «Старшая Эдда» содержится большое число ссылок на руны – древнейшие германские письмена, применявшиеся со 2 в. Ключевой момент эпоса, применительно к рунам, – это самоистязание бога Одина ради постижения таинственных знаков письма.

Знаю висел я в ветвях на ветру,
Девять долгих ночей, пронзенный копьем,
Посвященный Одину в жертву себе же
На дереве том, чьи корни сокрыты...
Взирая на землю, поднял я руны,
Стеная, их поднял – и с дерева рухнул.
(Речи Высокого1)

В «Эдде» руны представляются вышедшими из некой влаги (мозга, крови, опьяняющего напитка, космической бездны).

Познай руны мысли, если мудрейшим хочешь ты стать.
Хрофт (Один) разгадал их и начертал их
Он их измыслил из влаги такой,
Что некогда вытекла из мозга Хейдраупнира (Одина?)
И рога Ходдрофнира (Хеймдадля?).
(Речи Сигрдривы)

Руничекие знаки, как следствие процесса брожения, зарождаются в магическом напитке и обладают сокрушительной силой

Даю я напиток...
В нем песни волшбы и руны целящие,
Заклятья благие и радости руны...
(Речи Сигрдривы)

Судя по всему, руны входили в состав «меда поэзии» – чудесного изобретения богов, способного наделить любого даром красноречия.

Руны разные все соскоблила,
С медом священным, смешав, разослали, –
У асов одни, другие у альвов,
У ванов мудрых, у сынов человеческих.
(Речи Сигрдривы)

Процесс вырезания рун ритуальным ножом на деревянной поверхности и последующее их окрашивание кровью приравнен в «Эдде» к сотворению мира и человеческих существ.

Так вырезал Тунд (Один)
До рожденья людей.
(Речи Высокого)

Однако, вырезанные руны недолговечны. Отслужившие свой срок заклинания соскабливали ножом, чтобы затем нанести на вычищенное место новое. В этом мне видится отголосок скандинавской эсхатологии, когда конец мира предрешен и человечеству остается только ждать, когда раздастся скрежет невидимого божественного скребка.

Руны я режу – «турс» и еще три:
Похоть, безумие и беспокойство,
Но истреблю их, также как резал,
Когда захочу.
(Поездка Скирнира)

Полностью мистико-поэтическую интерпретацию рун содержит англосаксонская «Руническая поэма»2 10в.

В норвежском «Сказании о Сигурдрифе-валькирии»3 руны уподобляются нитям судьбы, которые плетут, ткут и спутывают норны (богини судьбы).

Руны слов ты ведай...
Их и вьют, их и ткут,
Их все сразу сводят...
Руны горные помни...
На ладони их выведи,
Вей вокруг тела.

В отличие от скандинавской «Эдды» сведения о друидическом алфавите «огам» скудны и туманны. Частично реконструировать поэтизацию огама можно пока только в контексте индоевропейской мифологии и универсальных построений семиотической теории.

В ирландской саге «Воспитание в доме Двух Чаш»4 чародей Мананнан настраивает сына против отца, предлагая заговорить последнего: «И скажи ему, чтобы не возвращался он в дом, который покинет, покуда не станет снова одним огам и аху, земля и небо, солнце и луна». Что такое «аху» достоверно неизвестно. Однако, ясно, что «огам» и «аху» должны составлять нечто единое, когда существование их по отдельности немыслимо. На мой взгляд, такое единство могут представлять письмо и материал для письма т.е. огам и камень (могильный камень). Чешский грамматолог Ч. Лоукотка5 упоминает, что ирландцы называли огамом не только само письмо, но и ритуальный камень, который клали в головах покойника. Огамические письмена как раз нанесены именно на такие могильные камни. Сравните также формулу ирландских саг: «Установил на могиле камень и высек на нем имя».

Здесь знаки огама размещаются по кругу, подобно лучам солнца. В центре же, как ось мира, помещается острый камень (менгир). К магическому камню, на который наносились письмена, собственными кишками привязывается Кухулин.

Связь письма и жертвы наиболее отчетливо прослеживается в скандинавской мифологии (вспомним Одина на мировом древе). Однако в ирландской традиции мировое древо заменено длинным четырехгранным жертвенным камнем (алтарем). Дуб, испещренный знаками, согнутый в кольцо и надетый на этот камень – прообраз тела Кухулина. Ранее, стояв возле такого же камня, Кухулин впал в забытье и его долго мучила странная болезнь. В этой связи можно вспомнить, как божество Луг помещает голову своего противника – одноглазого Балора на стоячий камень, который от ядовитой крови сразу же рассыпается в прах. («Битва при Маг Туиред»)7.

Огамические знаки напоминают нити судьбы, а также струны музыкальных инструментов, звучащие от малейшего к ним прикосновения.

Мрачноватое философское осмысление букв и символов прослеживается в творчестве некоторых немецких писателей и поэтов. Так, И.В. Гете, для которого «все преходящее есть только символ» воодушевляется знаком макрокосма. Вего поэме «Фауст» этому знаку посвящен небольшой отрывок:

Какой восторг, и сил какой напор
Во мне рождает это начертанье,
Я отвечаю, глядя на узор,
И вновь бужу уснувшие желанья.
Кто из богов придумал этот знак?
Какое исцеленье от унынья
Дает мне сочетанье этих линий!
Расходится томивший душу мрак,
Все проясняется, как на картине,
И вот мне кажется, что сам я Бог,
И вижу, символ мира разбирая,
Вселенную от края и до края.

Ф. Ницше в своем произведении «Так говорил Заратустра» писал: «Из всего написанного люблю я только то, что пишется кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух... Еще одно столетие читателей – и дух будет сам смердеть». (О чтении и письме)

Ницше нелестно отзывался о современной культуре вообще: «С лицами, обмазанными пятьюдесятью кляксами, – так сидели вы, к моему удивлению, вы, современники!.. Испытанные знаками прошлого, а поверх этих знаков замалеванные новыми знаками, – так скрылись вы от всех толкователей!» (О стране культуры)

В фантастической сказке Э. Т. А. Гофмана «Золотой горшок» письменные принадлежности наполнены мистикой и гротеском. Из чернильницы выскакивает черный кот, чернило отказывается течь с пера, чернильное перо любезничает со свекловицею, а сражение между писцом и ведьмой происходит в библиотеке.

Сюжет «Золотого горшка» таков: Архивариус поручает одному студенту переписывание день ото дня усложняющихся манускриптов. Это переписывание сопряжено со смертельной опасностью. «Неверная черта или, чего боже сохрани, чернильное пятно на оригинале повергнет вас в несчастье». Сам Архивариус наделен чертами волшебника: он может заставить искривиться уже написанные буквы или их уничтожить прикосновением пальца. Только любовь к дочери Архивариуса помогает студенту справиться с заданием. «И все понятнее становились ему неведомые знаки, так что ему почти не нужно было смотреть в оригинал; даже казалось, что эти знаки уже стоят в бледном очертании на пергаменте, и он должен только искусно покрывать их чернилами». Но однажды, студент засомневался в своей любви, и тут же в рукописи образовалась клякса, и «свистя и шипя, вылетела голубая молния из пятна и с треском зазмеилась до самого потолка. Со стен поднялся густой туман» и т. д. и т. п. Писец же, подобно насекомому, был заключен в стеклянную банку.

Известный писатель XX в. Г. Гессе в книге «Игра в бисер» создает специфическую утопию – счастливую страну Касталию, жители которой поглощены единственным занятием – таинственной игрой в бисер. Игра в бисер – это синтез всех наук и искусств. Вот как описывает Гессе процесс этой игры:

«Безмолвно, неприступно, как настоящий первосвященник, в бело-золотом облачении главной фигуры на праздничной шахматной доске символов чествовал магистр свое – и своего друга – творение; излучая спокойствие, силу и достоинство, отрешенный от мирской суеты, появился он в актовом зале среди многочисленных причетников, ритуальными жестами открывал акт за актом своего действа, светящимся золотым грифелем изящно наносил знак за знаком на маленькую доску, перед которой стоял, и тот час же эти же знаки шифра Игры, во сто раз увеличенные, появлялись на исполинском щите задней стены зала, шепотом повторялись по складам тысячами голосов, громко выкликались дикторами, рассылались телеграфистами по стране и по всему миру; и когда он в конце первого акта, начертав на доске итоговую его формулу, внушительно и величаво дал указание для медитации, положил грифель и сел, приняв образцовую для самопогружения позу, – тогда не только в этом зале, в поселке игроков и в Касталии, но и в разных краях земли приверженцы Игры благоговейно присели для этой же медитации».

... бусины в руке
Когда-то шифр науки многоумной
А ныне просто стеклышки цветные,
Они из дряхлых рук скользят бесшумно
На землю и теряются в песке...

В этом стихотворении «Последний умелец игры в бисер» говорится о постепенном притуплении смысла, о том, как быстро и незаметно сакральные символы (буквы, числа и проч.) становятся проданными. В то же время в стихотворении «Игра в бисер» читаем:

Волшебных рук мы отдаемся тайне,
Где все, что в жизни существует врозь,
Все, что бушует и бурлит бескрайне,
В простые символы слилось.
Они звенят, как звезды, чистым звоном,
И смысл высокий жизни в них сокрыт,
И путь один их слугам посвященным –
Путь к средоточью всех орбит.

Не смотря ни на что, человек должен надеяться на лучшие времена и посвятить себя служению божественному символу, в коем сокрыт космический закон бытия.

Мечта не умирала. Среди тьмы
В иносказаньях, знаках, песнях мы
Обязаны беречь порыв священный.
(«Служение»)

В другом стихотворении «Мыльные пузыри», под влиянием индийской Философии, Гессе понимает любое творчество, будь то писание, чтение или что иное, как выдувание мыльных пузырей.

Старик, студент, малыш – любой творит
Из пены майи⁸ дивные виденья,
По существу лишенные значенья,
Но через них нам вечный свет открыт.

В стихотворении «Сон» описывается некая фантасмагорическая библиотека (этот образ был близок Брюсову, Борхесу и Гофману).

Здесь, в этом зале, был нетленный, вечный
Смысл всех наук и песен заключен,
Творений духа свод и лексикон,
Настой густейшей мудрости конечной. И далее:
Я видел: иероглифы сплетались,
Сходились, расходились, разбегались,
Кружились в хороводе и кадрили,
Все новые и новые творили
Фигуры, очертанья и значенья
По ходу своего коловращенья.

Здесь Гессе описывает состояние, когда во сне, вдруг, открываются образы таинственных знаков, формы которых постоянно меняются, будто в чудесном калейдоскопе, складываясь в никогда не повторяющиеся фигуры.

И, наконец, стихотворение «Буквы» – это апофеоз взаимозависимости микро- и макромира.

Но если бы дикарь иль марсианин
Вперился взглядом в наши письмена...
И глядя на узор наш, удивлялся
Многообразным ликам мирозданья.
Ведь целый мир предстал бы уменьшенным
В узоре букв пред взором пораженным.
Вселенная через решетку строк
Открылась бы ему в ужимках знаков,
Чей четкий строй так неподвижно-строг
И так однообразно одинаков.

В. Шекспир писал: «Телом и словом письмо облекает безгласные мысли, говорящий листок их относит векам». Или: «Врезанные в память письмена бегущие столетья не сотрут». У того же Шекспира в «Короле Лире» Кент говорит Освальду: «Ты – «зет» сына шлюхи! Ты совсем ненужная буква». А в другой трагедии «Ромео и Джульетта» буква R названа «собачьей».

Вообще, некоторые англоязычные писатели освещали в своих произведениях криптограммы и замысловатые шифры. Эти темы, как правило, были связаны с приключенческим и детективным жанрами. А. К. Дойль в «Пляшущих человечках» описывает шифр, знаки которого напоминали человеческие фигуры, а Э.А. По в «Золотом Жуке» раскрывает рецепт получения невидимых чернил и один из методов дешифровки незнакомого текста. Писатель-филолог Дж. Р. Р. Толкиен сочиняет не только эпос вымышленного народа «Сильмариллион», но и т.н. «язык эльфов». Вокруг этих своих изобретений Толкиен конструирует свои знаменитые произведения «Хоббит, или Туда и Обратно» и трилогию «Властелин колец». Вот как описывает этот своеобразнейший писатель историю происхождения письма: «kirt (от эльфийского «kir» – резать, рубить) – руны, созданные Даэроном из Дориара, назывались также Даэроновы Руны... Даэрон Песнопевец – менестсель и главный мудрец Тингола. Был влюблен в Лутиэн и дважды ее предал». Кирт напоминал скандинавские руны, письмо тенгвар – весьма оригинальное изобретение Толкиена с заметным индийским влиянием.

«— Что за лунные буквы? — Хоббит не мог далее сдерживаться. Я уже говорил, как ему нравились карты. Еще ему нравились руны и вообще всякие необычные буквы и затейливые почерки. У самого у него почерк был не ахти какой.
— Лунные буквы – те же руны, но обычно они не видны, – ответил Элронд, – Их разглядишь только в лунные ночи, когда луна светит на них сзади, а есть такие хитрые лунные буквы, что видны только при той фазе луны, в какой она была, когда их начертали. Их изобрели гномы, писавшие серебряными перьями». («Хоббит»)

Необычайная легкость и свобода, граничащая с абсурдом – отличительные черты французского символизма – в пику немецкой саморазрушительной углубленности и скользящим и лукавым истинам русского символизма. Художественное и философско-эстетическое течение кон. 19-нач. 20 вв. символизм зародилось во Франции. С. Малларме отмечал, что художественный символ через реальный предмет или состояние души наводит человека на мысль о существовании идеального начала, недоступного для обычного познания мира – «области тайного»9.

В сонете А. Рембо «Гласные» некоторые буквы алфавита приобретают цветовой оттенок и дополняются ассоциативными образами природы:

А – черный; белый – Е; И – красный; У – зеленый.
О – синий; тайну их скажу я в свой черед.
А – бархатный корсет на теле насекомых,
Которые жужжат над смрадом нечистот.

В этом сонете можно увидеть крайнее проявление творческого эйдетизма10. К. Леви-Строс в работе «Неприрученная мысль» писал: «Роман Якобсон11 показал, что оппозиция темного и светлого соответствует фонемам р и t, которые, с фонетической точки зрения, противопоставляются друг другу как тупой и острый, а в системе гласных та же самая оппозиция двигается кuи i. Этим двум главным фонемам противопоставлена третья – а; и она, будучи более интенсивно хроматической... соответствует красному цвету».

Следует заметить, что еще философ и прорицатель Мишель Нострадамус в своих знаменитых «Центуриях» обращается к буквам алфавита не только как к поэтическим фигурам, но и как к инструментам предсказания:

Ко дну идут в бурях столетий триремы,
И летопись рвут, будто парус ветра.
Пусть к варварам благостно жесткое время,
Клянет их историк разбегом пера.
(Центурия X)

Что Бета и Гамма, Гамор и Сакарбас?
Ведь варвар всю Венгрию в лапах зажмет.
(Центурия X)

Порфирий¹², сквозь время плывут манускрипты,
Подобно словесным большим кораблям.
(Центурия 1Х)

Отождествление процесса письма с навигацией прослеживается и в творчестве А. де Мюссе.

Но только лишь перо рука моя взяла,
В нем тяжесть чувствую галерного весла.

В стихотворении Поля Клоделя лицо старца напоминает бумажный свиток. Сама старость представляется здесь как результат письма чьей-то неведомой руки.

Явилось в зеркале твое лицо
и это четко исписанный лист,
Где новые знаки спешат занять каждый свой уголок,
который еще чист.
Какая жалость – прервать труды
этого неутомимого писца
Я не отрываю глаз от его руки:
мне охота все дочитать до конца.

В испаноязычной литературе (особенно латиноамериканской) в последнее время интерес к поэтизации букв проявляется весьма бурно. В этой связи невозможно не затронуть творчество аргентинца Х. Л. Борхеса13.

В его произведении «Вавилонская библиотека» проступает тема таинственности и трансцендентальности хранилища книг с его гробовой тишиной, неразборчивым шепотом и перелистыванием страниц. В этой библиотеки каждая книга содержит краткое изложение остальных.

В новелле «Борхес и я» происходит слияние писателя и книжного героя. Лист бумаги представляется зеркалом и трудно разобрать, кто реальность, а кто отражение. «Я не знаю, кто из нас двоих пишет эти строки», – восклицает писатель.

В новелле «Песчаная книга» говорится о Библии, буквы которой подобно песку, подвижны, и составленный из них текст никогда не повторяется дважды. Любую открытую страницу можно увидеть только раз, но ни одна из страниц не является ни первой, ни последней. Человек, купивший эту книгу, вскоре устает от постоянно меняющегося текста, исчезновения и появления страниц. Он прячет эту вещь, которая постепенно овладевала своим хозяином, в столь же бесконечных книгах городской библиотеки.

Сюжет о мистификациях с рукописями есть в романе колумбийского писателя Г.Г. Маркеса «Сто лет одиночества»14. В романе идет речь о том, как в некий город Макондо приезжают цыгане, главарь которых маг и циркач Мелькиадес отдает патриарху рода Буэндиа манускрипты и всячески подбивает последнего расшифровать их, уверяя, что они написаны на санскрите. На самом деле пергамента – есть буквальное воспроизведение столетней истории Макондо и «санскрито» по-испански означает «священное писание. Просматривая таинственные рукописи, читающий их замечает, что в них запечатлена его судьба:жизнь и смерть. Как только он дочитает до конца, город Макондо и все его обитатели скроются в урагане забвения. Конец романа – конец жизни героев романа – конец писателя – конец всего мира. «А почему жизнь есть сон? Жизнь есть книга», – говорит Г.Г. Маркес. Отсюда столь явственная аналогия между героем романа, изучающим манускрипты, читателем, читающим роман и автором, сочиняющим тот же самый роман.

В антиутопии Дж. Оруэлла «Скотный двор» говорится:

1 Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975.

2 Степанов Ю.С. Проскурин С. Г. Константы мировой культуры. Алфавиты и алфавитные тексты в период двоеверия. М., 1993.

3 Скандинавская литература // Зарубежная литература средних веков.

4 Предания и мифы средневековой Ирландии. М., 1991.

5 Лоукотка Ч., Развитие письма. М., 1950.

6 Похищение быка из Куальнге. М., 1985.

7 Там же.

8 Майя – категория индийской философии, под которой понимают иллюзорную игру образов.

9 Символизм // Краткая литературная энциклопедия. М., 1975.

10 Эйдетизм – разновидность образного мышления, когда предметы не только ассоциируются с цветом, звуком, но и с запахом и вкусом.

11 Якобсон Роман Осипович (1896 – 1982) – известный литературовед, лингвист, семиолог. Изданные в СССР работы: Поэзия грамматики и грамматика поэзии// Семиотика. М., 1983; Работы по поэтике, М., 1987.

12 Порфирий – древнегреческий философ – неоплатоник.

13 Петровский И., Бесконечность, бог и Борхес// Наука и религия. 1987, №9.

14 Петровский И., Цирк и церковь Гарсиа Маркеса//Наука и религия. 1987, №1.